Сатира как творческий принцип
“Сказки” Салтыкова-Щедрина составляют самостоятсльныи пласт его творчества. За небольшим исключением, они созданы в по-следние годы жизни писателя (1883-1886) и предстают перед нами не¬ким итогом работы Салтыкова в литературе. И по богатству художественных приемов, и по идейной значимости, и по разнообразию воссозданных социальных типов эта книга в полной мереможстсчитать-ся художественным синтезом всего творчества писателя.
Адресовав “сказки”: “для детей изрядного возраста”, Щедрин сразу же вводит читателя в особую атмосферу своей книги. На этих страницах к “детям изрядного возраста”, то есть ко взрослым, сохранившим наив¬ные иллюзии прекраснодушного юношества, обращаются сурово. Им не сочувствуют – их умно и зло высмеивают; розовые очки, охраняющие их нежные глаза от суровой действительности, безжалостно разбивают.
Сатира Щедрина – особое явление в русской литературе. Смех органически присущ нашей культуре. И если Пушкин мог с полным правом сказать:
От ямщики до первого поэта Мы асе поем уныло. Грустный вой – песнь русская,
то с немсньшими основаниями можно говорить о смехе: так же, как и грусть, он свойствен всем – “от ямщика до первого поэта”. Перу Пушкина принадлежат добрые шутки и резкие эпиграммы; то веселостью, то мрачной иронией блещет желчный Лермонтов; неразрывно слиты смех и слезы в творчестве великого печальника и сатирика Гоголя; смешные -хоть и нс всегда симпатичные-уродцы сходят со страниц Островского… И русский фольклор насыщен смехом: от шуток-прибауток до целостной системы смехового мира, глубочайший анализ которого дан Д.С. Лиха¬чевым в книге “Смеховая культура древней Руси”.
Литераторы, принадлежавшие к лагерю революционеров-демок¬ратов, культивировали в своем творчестве особую смеховую культуру: они отдавали приоритет сатире, призывали высмеивать и бичевать по¬роки общества, “язвы современной жизни”. Творчество Салтыкова-Щедрина можно с полным правом назвать высшим достижением социальной сатиры 60-80-х годов, квинтэссенцией сатирического на¬правления натуральной школы. Ближайшим предшественником Щедрина небез основания приня¬то считать Гоголя, создавшего сатирико-философскую картину совре¬менного мира.
Однако и от этого ближайшего предшественника Щедрин беско¬нечно далек, ибо ставит перед собой принципиально иную творческую задачу: выследить, разоблачить и уничтожить. В.Г. Белинский, рассуж¬дая о творчестве Гоголя, определял его юмор как: “…спокойный в своем негодовании, добродушный в своем лукавстве”, сравнивая с иным: “гроз¬ным и открытым, желчным, ядовитым, беспощадным.” Эта вторая ха-рактеристика глубоко раскрывает сущность сатиры Щедрина. Замечательным подтверждением выглядит такая запись И.С. Тургене¬ва: “Я видел, как слушатели корчились от смеха при чтении некоторых очерков Салтыкова. Было что-то страшное в этом смехе. Публика, смеясь, в тоже время чувствовала, как бич хлещет ее самоё.”
Таким образом, для Гоголя смех был путем к нравственному исп-равлениюлюдей, к возрождению истинной духовности. Салтыков-Щед¬рин видел назначение сатиры в ином: она призвана возбуждать негодование, формировать активных борцов с рабством и деспотизмом. Не к исцелению России стремился Щедрин, но к полной гибели сущест¬вующей социально-государственной системы и построению на ее месте новой (обратите внимание, как близки его цели “базаровским” нигили¬стическим идеям!).
Форма сказки дала Щедрину возможность открыто высказываться по волнующим его и его соратников проблемам. В главе о поэме Некра¬сова “Кому на Руси жить хорошо?” мы уже рассуждали о роли и значении жанров фольклора в авторской литературе; определили, что фольклор¬ные элементы в рамках авторского произведения не утрачивают своей чужеродности, принадлежности к иному искусству. И, обращаясь к фольклору, писатель стремится сохранить его жанровые и художествен¬ные особенности, с их помощью привлечь внимание читателя к основной проблеме своего произведения. “Сказки” Салтыкова-Щедрина по жан¬ровой природе представляют собой некий сплав двух различных жанров фольклорной и авторской литературы: сказки и басни. Свободная форма изложения, волшебные превращения, место и время действия, опреде-ляемые как “в некотором царстве” и “некогда”, – все это заимствовано писателем у жанра сказки. Однако герои Щедрина вовсе не сказочные -это аллегории, сатирические маски басен, где волк, заяц, медведь, орел, ворона и другие звери, птицы и рыбы явственно принадлежат отнюдь не к животному миру. Следуя традициям Крылова, Щедрин не произволь-но надевает на своих персонажей те или иные маски, но стремится “воздать каждому по заслугам”: в его сказках в каждой личине сконцен¬трированы характерные черты, точно определяющие в своем единстве распространенный социальный или человеческий тип. Вспомним, на-пример, сказку “Самоотверженный заяц”. Там “играют” все привычные “сказочные” и “бытовые” черты персонажей. Волк и заяц нс только символизируют охотника и жертву: волк кровожаден, силен, деспоти¬чен, зол; заяц – труслив, малодушен, слаб. Но эти образы наполнены злободневным социальным содержанием. Волк наслаждается положе¬нием властителя, деспота: “За то, что с первого моего слова не остано¬вился, вот тебе мое решение: приговариваю я тебя к лишению живота посредством растерзания. А так как теперь и я сыт, и волчиха моя сыта, и запасу у нас еще дней напять хватит, то сиди ты вот под этим кустом и жди очереди. А может быть… ха-ха… я тебя и помилую”. Посмотрите, этот волк не просто пользуется правом сильного: в его образе воплощены черты представителей власти всех уровней – от жандармского “хватать и не пущать!” до судейского, губернаторского и т.д. манипулирования законом. Вся волчья семья живет по “волчьим” законам: и волчата игра-юте жертвой, и волчиха, готовая зайца сожрать, его по-своему жалеет… (Как тут не вспомнить грибосдовскос: “По-христиански, так, он жало¬сти достоин”!) Однако у автора вовсе нс вызывает сочувствия заяц – ведь он тоже живет по волчьим законам, безропотно отправляется волку в пасть! Щедринский заяц не просто труслив и беспомощен, он малоду¬шен, он заранее отказывается от сопротивления, облегчая волку реше¬ние “продовольственной проблемы”. И здесь авторская ирония переходит в едкий сарказм, в глубокое презрение к психологии раба.
Злое, гневное осмеяние рабской психологии – одна из основных задач сказок Щедрина. Он не только констатирует эти особенности русского народа -его долготерпение, безответность, не только с тревогой ищет их истоки и пределы, как свойственно было Некрасову. Салтыков-Щедрин безжалостно обличает, едко высмеивает, бичует – ибо видит именно здесь главную беду времени. Сказки – жанр, доступный народу и любимый им. И именно сатирическая сказка, считал Щедрин, быстрее и эффективнее всего дойдет до народа.
Маски животных нужны сатирику не только как аллегория. М. Горячкина справедливо отмечает: “Щедрин в сказках не только идет по линии наделения животного чертами представителя того или иного класса, той или иной политической партии, но и по линии низведения человека, олицетворяющего враждебную народу силу, до положения хищного животного.” К этой мысли сам Щедрин старательно подводит читателя: “…будь он хоть орел, хоть архиорел, все-таки он – птица. До такой степени птица, что сравнение с ним и для городового может быть лестно только по недоразумению.” Это отрывок из сказки “Орел-меценат”, в которой особенно отчет¬ливо звучит еще одна важная для Салтыкова-Щедрина мысль. Обратите внимание: автор делает все для деромантизации, депоэтизации при¬вычных образов. “Поэты много об орлах в стихах пишут, и всегда с похвалой. И стать у орла красоты неописанной, и взгляд быстрый, и полет величественный. Он не летает, как прочие птицы, а парит, либо ширяет; сверх того: глядит на солнце и спорит с громами. <…> И теперь я думаю об орлах так: “Орлы суть орлы, только и всего. Они хищны, плотоядны. <…> А живут орлы всегда в отчуждении, в неприступных местах, хлебосольством не занимаются, но разбойничают, а в свободное от разбоя время дремлют”.
Для чего потребовалось сатирику это развенчание привычно ро¬мантических образов? Он считает пагубным само восхищение хищни¬ком, пусть даже хищной птицей. Разумеется, поэты в образе орла опоэтизировали не пожирателя мышей; они создали символ гордого одиночества, мощи, тяги к свободе и т.д. Но при всем том орел не переставал быть плотоядным и все так же, говоря словами Пушкина, “кровавую пищу клевал”. Вот поэтому-то и возмущает Щедрина любо¬вание хищником. Ореолом романтических черт овеян убийца – и автор разрушает ореол. Бог с ними, с птицами – они “имеют свое оправдание, что сама природа устроила их исключительно антивегетарианцами.” Но, романтизируя орла, люди одновременно романтизируют и себе по¬добных – совершающих преступления. Оправдывая орлов – оправдывают властителей, сильных мира сего. И Салтыков-Щедрин саркастически высмеивает это “вредное заблуждение”, не
позволяя видеть в поработи¬теле героя, “право имеющего”. И нельзя не видеть, что это – его решение “наполеоновской темы”, что щедринские волк и заяц, орел и мышь, карась и щука иллюстрируют все ту же глобальную, центральную для русской литературы тему, которой Достоевский посвятил “Преступле¬ние и наказание”: “Тварь ли я дрожащая или право имею”.
Показательно, к слову, что Достоевский прибег к “щедринскому” приему, заставив Раскольникова в его теории разделить человечество на “Наполеонов” и “муравейник”: то есть на людей и насекомых!
Сказки “о животных” – лишь один тип сказок Щедрина. В сказках другого типа действуют люди (“Дикий помещик”, “Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил” и др.). Их персонажи не при¬крыты масками зверей, рыб и птиц, и автор использует иные сатириче¬ские приемы: гиперболу, гротеск. Герои этих сказок, однако, тоже явлены как маски-символы: автор создает собирательные образы соци¬альных типов.
Такие сказки, как “Добродетели и пороки”, “Пропала совесть”, можно объединить в отдельный цикл аллегорических сказок. Они на-полнены большим философским содержанием, сказанное в них соотне¬сено нетолько с настоящим моментом, но и с вечными вопросами бытия.
Join Us On Telegram @rubyskynews
Apply any time of year for Internships/ Scholarships
