Черубина де Габриак — самая знаменитая мистификация в русской литературе начала XX века, автором которой была Елизавета Ивановна Дмитриева (в замужестве Васильева) и Максимилиан Волошин.

Летом 1909 года в Коктебеле в Крыму, в гостях у Волошина был придуман звучный псевдоним, создана маска таинственной иноземной красавицы и отобраны стихотворения, способные заинтриговать столичную художественную элиту. С тех пор в течение года редактор журнала «Аполлон» С. Маковский регулярно получал мелко исписанные листки в траурной кайме со стихами, исполненными трагико-романтической патетики.

Наибольший интерес в кругу «аполлоновцев» возбуждали полупризнания прекрасной незнакомки: она намекала, что происходит из древнего, едва ли не царского рода, необычайно хороша собой, томится на чужбине и несет крест избранничества и мучительной любви. Стихами Черубины «бредили», И. Анненский писал в своей предсмертной статье: «Пусть она даже мираж… я боюсь этой инфанты, этого папоротника, этой черной склоненной фигуры с веером около исповедальни…»

Когда литературная игра зашла уже настолько далеко, что С. Маковский всерьез влюбился, а фантазии поверила даже ее создательница (тонкая, суеверно-чуткая Е. Дмитриева стала отождествлять себя с Черубиной, ощущать ее как подлинное и более реальное воплощение своего «я»), мистификация неожиданно раскрылась: переводчик И. фон Гюнтер, тоже сотрудник «Аполлона», под гипнозом выведал у Елизаветы Дмитриевой тайну Черубины.

Разочарование испытали все (даже через много лет С. Маковский, пристрастно и зло описывая встречу с Е. Дмитриевой-Черубиной, не мог простить розыгрыша, выставившего его в смешном свете). Защищая честь Дмитриевой, М. Волошин вызвал на дуэль Н. Гумилева. Для самой поэтессы этот скандал обернулся трагедией: «я — художник умерла». Она замолчала на несколько лет, а вернувшись примерно в 1915 г. к поэзии ? в пору ее сближения с Антропософским обществом — писала Волошину: «Черубина никогда не была для меня игрой… Черубина поистине была моим рождением; увы! мертворождением». «Черубина» жила всего год, но это время Марина Цветаева определила как «эпоху Черубины де Габриак».

У Елизаветы Дмитриевой (все оставшиеся годы проведшей, по сути, в борениях с «Черубиной») была иная биография и иная судьба. Она родилась в Петербурге в бедной дворянской семье учителя чистописания. Отец рано умер от чахотки, а сама она в детстве и юности страдала тем же недугом («туберкулез и костей и легких»); в течение нескольких лет была прикована к постели, год была слепа, на всю жизнь осталась хромой. «Люди, которых воспитывали болезни, они совсем иные, совсем особенные» (автобиография). В 1904 г. окончила Василеостровскую гимназию, в 1908 г. — Женский педагогический институт (занималась средневековой историей и средневековой французской литературой). Слушала лекции в Петербургском университете и Сорбонне. Работала учительницей русской словесности и печатала в теософских журналах переводы с испанского.

Стихи (примерно с 1908 г.) посылала Волошину; в 1909 г. ходила на «башню» к Вяч. Иванову. На обложке «Аполлона» в числе сотрудников постоянно значилась Е. Дмитриева (а потом, вместе с ней — Черубина де Габриак). После революции ненадолго попала в Екатеринодар, где вместе с С. Маршаком работала для детского театра. Вернувшись в 1922 в Петербург, первое время продолжала сотрудничать с ТЮЗом, затем перешла в Библиотеку Академии наук. За участие в Антропософском обществе в 1927 году была сослана в Ташкент. Там написала последнюю книжку стихов от имени китайского поэта, заброшенного на чужбину, — «Домик под грушевым деревом».

Домик под грушевым деревом

«Букет из павлиньих перьев»

На столе синий-зеленый букет

Перьев павлиньих…

Может быть, я останусь на много, на много лет

Здесь в пустыне…

«Если ты наступил на иней,

Значит, близок и крепкий лед»…

Что должно придти, то придет!